“Мариуполь все равно будет украинским”

Я родилась в Полтаве, з семнадцатого года живу в городе Мариуполь. У меня трое деток. Замужем за военным, за украинским военным, за украинским “карателем”. Я этого даже не боюсь говорить.

Жили мы хорошо, часто посещали море, отдыхали на море. Когда муж был дома — были в нашем зоопарке мариупольском. У нас очень зоопарк красивый, у нас красивые парки, Приморский парк очень замечательный.

У нас чистый пляж, хороший. Тоже в Приморском районе. На Левом берегу он не очень чистый — но купатся можно. С детками люди отдыхали.

Детки у меня ходят в школу, старшая ходила в пятый клас. Двое младших — одна шесть лет, Иванка, она в десятую групу садика, а Ида, младшая — в ясельную групу.

Я работала до того, пока не началась война.

Я работала старшым пекарем магазина “Грация”, при пекарне. Там пекарня при магазине. Выпекали хлеба. Сначала работала тестомесом. Потом перешла пекарем на большие печи. Потом поставили старшим пекарем. Потому что я поняла свою работу, и очень свою работу обожала. Работа — это моя вторая жизнь и мой второй дом.

В четыре утра подьём — и с удовольствием подьём — в пять уже выезжаю на работу. Ну вообщем, жили мы хорошо. Нам достаточно было всего, то что мы имели.

Как в Мариуполе прошло 24 февраля? Вы были готовы к российской агрессии? Собрали вещи, тревожный рюкзак?

Перед самой заворушкой, я уже им обьясняла что делать, как прятатся. Под какую стенку ложится, как накрывать голову и что дальше, какие действия. Потому что моя работа находилась в семнадцати километрах от нашего дома. Я на автобусе добиралась час, ну полтора часа езды.

И дети у меня они все это знали, все это понимали. На сегоднешний день я понимаю, если бы я была в тот день на работе, то вряд ли бы мои дети выжили.

Начиналось все это с ночи. Я очень рада, что я была тогда дома. Потому что у нас эта вся заворушка началась в пол третьего ночи. Я проснулась от того, что сильный был обстрел. Мы жили на Восточном, и очень сильный обстрел был именно со стороны Восточного.

Такой грохот был хороший, серьёзный.

У меня окна, наша комната выходят на сторону поселка Широкино. И оттуда очень сильные, ну такие прилёты и прилёты были.

То есть я понимала, что это где то падает — но падает где то рядом. Не далеко. Может даже в поле. Поле от нас метров пятсот. Может восемсот — грубо говоря.

Я понимаю что уже прилеты идут. Я мужу подзвонила — муж стоял в наряде, я ему написала сообщение, пишу: “шо то не то”.

А он пишет — ты устала, три смены отработала. Ложись спи. Все нормально. Все как всегда. Все как обычно.

Но уже когда была вспышка, а вспышка была шикарная. Такое чувство, что у меня в комнате кто то включил свет.

Такая вспышка. А потом взрыв. А взрыв настолько сильный, что у меня я думала окна вылетели с той стороны. Со стороны балкона — лоджии.

Я ему дзвоню и говорю — ты понимаеш, я ещё такого не видела. У нас такого ещё не было.

Мы с семнадцатого года живем на Восточном, у нас там были взрывы, были обстрелы. Только с той стороны — далеко.

В дали от нас. Я всегда у мужа спрашивала — насколько далеко стоят русские Грады. Он мне обьяснял, что такие Грады как у них — на тот момент стояли, еще семнадцатый, восемнадцатый, девятнадцатый год, он мне обьяснял, что эти Грады, которые у них на тот момент были — это сорок километров.

То есть — они стоят еще дальше. Не бойся — не переживай.

А я то понимаю, что прилет был ну прямо — я ему дзвоню и говорю, ну ты понимаеш, что такого быть не может. У нас такого не было. Он меня выслушал и говорит — да нет, такого быть не может.

Он просто мне не поверил. Он не верил тому, что я ему говорила.

Я только потом начала осознавать, и он мне потом говорит, знаеш, когда ты сказала, я понял что это обстрел с воздуха. Только я не мог тебе это сказать.

Уже пол третьего ночи по нам работал “воздух”.

А люди никто этого не могли понять.

Следующий такой была вспышка уже в пять утра. Уже тогда, когда официально обьявили полностью войну.

Не понимаю, зачем им эта война, не понимаю что они хотят этим доказать, но Украину они не получат. Мариуполь тоже. Там что говорят сейчас “ДНР” — это да.

Ну, посмотрим. Мариуполь все равно будет украинским.

В первый день, вот когда уже в пять утра был первый взрыв, со вспышкой, я подняла старшую дочку и говорю — доця, началась война.

Муж уже мне дзвонит, обрывает телефон, говорит уезжайте.

Но я понимаю, что я не уеду. Я не имею машины, не имею транспорта — я никуда не уеду.

Он говорит, берите теплые вещи и убегайте оттуда. Куда небудь. Но уезжайте.

Я понимаю то, что у меня наличных денег нету вообще. Четыреста гривен всего в кошельке. Если уезжать — на это нужны деньги. Я говорю — на улице обстрел ужасный — стреляют, бахкают. Я говорю, сейчас немного посветлете, я пойду сниму деньги с карточки. Хотя я понимала, что это уже сделать будет невозможно.

Начала искать банкомат, снять денежку. В одном банкомате три тысячи сняла — больше не было. Потом пришла к другому — там у нас магазин “Сильпо” есть. Там уже была хорошая очередь — это было шесть утра. И вот, пока я стояла в очереди, был сильный-сильный дождь, и пока стояли в очереди, ждали пока люди перед нами там снимали денежку, поворачиваюсь — едут танки, едут БТРы, едут наши Грады, очень много пехоты.

Нас сосед отвез в центр города. Мы там долго тыкались, мы не понимали. У нас обстрел был только с Восточной стороны. Нашего микрорайона Восточный. Только там обстреливали, и мы понимали, что в центре города еще безопасно.

Мы попытались на машине выехать через блокпосты с Мариуполя. С Мариуполя нас не выпустили.

Мы нашли информацию, у нас спорткомплекс “Терраспорт”, что они принимают беженцев. Людей, которым нужно укрытие. Мы поехали туда.

Наши соседи уехали к знакомым, на двадцять третий микрорайон, а мы остались там.

Как вы спасались последующие дни?

Спали мы на матах, такие матрасы большие, и на полу мы спали.

Очень холодно. Дети конечно были испуганы. Очень сильно испуганы — потому что там обстрел, там стреляют — а как же там папа.

Старшая себя держала очень хорошо в руках, самая меньшая, той которой три года — она этого не понимала, а вот Иваанна, она шестилетка, она понимает, очень много чего понимает. Она за папу — а папа, а папа.

А как папа, а что папа, а почему. А он живой — а ты ему подзвони. Она меня постоянно дергала, чтобы я позвонила папе.

... На следующий день, мой сосед предложил сьездить домой — забрать животных, вещи. Уже стреляли сильно, очень сильно бахкали. По дороге туда — очень много сгоревших машин, разбитые дома, сгоревшие дома, прилеты были прямо — прямыми попаданиями в квартиры. Полная разруха.

Мы подьехали к подьезду, я даже если честно голову не поднимала, посмотреть окна ли у нас целы. Потому что мы согнувшись выскочили с машины, и забежали прям в подьезд.

Лифт естественно уже не работал, мы забежали, забрали своих питомцев, и выбежали. Оттуда мы уже уезжали, и по нам уже падали мины. Прям прицельно — машину он только успевал уводить влево — вправо. И то — пока я на него кричала “дави”, пока он нажимал на газ, настолько мы были в стрессе, испуганы, что пока выехали оттуда, это было конечно очень страшно и очень ужасно.

Они меня привезли в “Терраспорт”, и мы там были до первого числа.

Первого марта нас забрали совершенно чужие люди. “Терраспорт”, сам этот спортивный комплекс, дал обьявление в интернете о том, что у нас очень много людей. А в эти дни, в конце февраля, очень сильно обстреляли Сартану и Волноваху. И оттуда начали поступать люди, которые смогли оттуда выехать.

И все ехали по дороге в “Терраспорт”. Всем надо было ехать, куда то прятатся.

Очень людей много стало. Мне с детками спать на полу. Началась кишечная палочка, инфекция, дети у кого то отравились, у кого то простуда. И мы поняли, что нам с детками там просто не место.

И “Терраспорт” дал обьявления, сможет ли кто то забрать людей к себе. Приехал мужчина, Сергей. Он своих деток отвез в Малиновку, двадцать километров от Мариуполя.

И с женой Оксаной они вернулись обратно, для того чтобы помагать украинской армии.

У них не получилось что то серйозно делать, потому что в тероборону их не приняли, записали даные и все. Он приехал и говорит — мы вас забираем к себе. Мы живем недалеко от “Терраспорта”, это уже получается АС-2 — тринадцатый микрорайон.

Он говорит — будете жить у нас — у нас первый этаж, вдруг чего если что то будет — мы сможем спустится в подвал.

Мы поехали к ним. Первое-второе число мы жили у них еще в квартире. Еще был свет, связь, вода. Отопления уже не было. Холодно было очень.

Мы еще, как бы, и кушать готовили, и помытся можно было, покупатся. Но Оксана говорит — давайте наберем полную ванну воды, мало ли, на всякий случай. Потому что бои ишли уже очень хорошие.

Вы видели обстрелы жилых кварталов?

Третьего числа, в пол седьмого утра, я проснулась от того, что уже были прилёты — тоже самое — только у нас дома. Были прилёты и они падали очень рядом. Где то рядом с нашим домом, там где мы были. Тем более первый этаж, очень слышно.

Мы начали смотреть что нет света, нет воды.

Взяли вещи, пледы, ковер у них очень хороший был, может быть и персидский. Он говорит, надо брать все теплое, то что нам понадобится именно в подвале.

Мы пошли в подвал, и начали спускатся люди, с соседних подьездов, потому что третьего числа было очень жарко.

Не так из за Градов, как из “воздуха”. Очень работал “воздух”. Самолет выпускал по пять-шесть, а может быть и двенадцать этих вот мин.

Эти бомбы, они падали, они гухали настолько, мы сидя в подвале, у нас поднимались эти вот плиты, и мы вместе с ними такой волной. Падали плиты — а мы только потом. Такое чувство, что мы даже в воздухе задерживались на несколько секунд. Такие были взрывные волны.

Серьезные обстрелы были до седьмого марта.

Ни с кем из родных не было связи.

Вы пробовали выехать из Мариуполя в последующие дни?

Четвертого марта Сергей и Оксана пошли в район “Обжоры”. Они узнали о том, что люди, обычные просто жители местные, решили уезжать, делать колону.

Мы побежали в машину. Сели, наклеели эти наклейки, выехали к “Обжоре”. Там было очень много машин. Очень большая колона шла. А в этот момент когда мы ехали — работала миномётка.

Миномётка работала жестоко. Мы когда выехали сюда в центр к “Обжоре” — очень было много трупов. Это местные жители — это не военные. Военных я не видела. Были трупы мирных граждан.

Кто то накрыт был, кто то просто так.

Мы подьехали туда, стали в колону — колона рушила.

Мы были в начале колоны. Может быть по счету, пятая — шестая машина. На сам “Спортсити” мы не успели выехать. Потому, что пошли мины.

Мины падали прямо перед машинами.

И вот машины начали обьезжать эти взрывы, эти ямы. А мины падают — одна, вторая, третья.

По тормозам. И понимаем, что четвертая — просто может нам в машину.

Мы поднимаем глаза — а перед нами уже две машины горит. То есть, с надписью “Дети”.

И там действительно были женщины за рулем.

И дети. Там сидели дети. И они уже, эти две машины перед нами горят.

Те, что дальше проехали, по ним не попало. Они свернули — они свернули на обочину. А потом, просто резкий розворот и начинают уходить. Потому что они едут, а за ними мины — одна за второй, одна за второй.

И Сергей понимает, что просто уже все. Он говорит — уезжаем.

А он более такой сообразительный, он понимал — что это очень сильно опасно.

И вот сколько мы ехали — столько сзади нас ложились мины. Оглядыватся было страшно, единственное, что я сделала, сколько могла накрыла собой детей. Заставила их просто сложиться буквой.

“Г”, ”З” — не знаю. Чтобы не дай Бог, никакой осколок их не затронул.

... Люди сгорели заживо. Люди сидя в машине — они не смогли оттуда выбратся.

Когда залетает мина в машину, оно просто взорвалось и загорелось. Дай Боже чтобы их просто разорвало — и они ничего не поняли. Это дай Бог так — честно — чтобы было. Мы видели, что оно все горит. Просто это взрыв — и такой конкретный взрыв. Там вылетает все, разлетается на части. Вылетают стекла.

В первую машину, в которую попали — там и крышу сорвало. Это такой вот взрыв был.

И я понимаю, что это была стрельба, и я понимаю, что это стреляли не украинские воины. Прилёты были от русских.

Где ваша семья пряталась в последующие дни? Продолжались ли обстрелы?

Мы продолжали там жить, мы вернулись назад. Мы вообще уже не разговаривали. Я понимала что нужно оттуда выбиратся, потому что они были все ближе. Чем ближе становились взрывы, тем быстрее нам нужно оттуда выбиратся.

Кушать готовили мы на улице, на дровах. Потому что уже тогда, на тот момент был перебит газопровод, газа уже не было.

Вода тоже была на исходе. То есть не так много было запасов. Ведь мы то думали — а вдруг дадут воду, а вдруг дадут свет.

Мы ждали гуманитарную помощь. К нам приезжали полицейские, они привозили сладости деткам, какие то фрукты.

Где вы брали воду?

Когда вода стала на исходе, Боженько нам послал дождь. Два дня был дождь, очень было замечательно.

Мы собирали в любые, грязные, не грязные ведёрка, любая тара, которую можна было наполнять.

Мы наполняли дождевой водой — вода со стёков стекала. Потом эту воду мы пили. Правда кипятили — но не всегда она была кипячённая.

Кипятили, делали чай — что б не просто воду.

Когда закончился чай — мы просто обламывали ветки с деревьев, там у нас вишенька хорошая стояла. Вишнёвый чай — очень вкусный, очень полезный — как нам говорила одна женщина.

Людей было очень много с нами в подвале, и з собаками, и мы там были с котом.

Попугая правда оставили в квартире, мы его укутали, на сегоднешний день не знаю жив ли он.

Люди спасали все жывое, и всех живых тоже.

Встречались ли Вам события, в которых вы видели преступные действия против таких мирных жителей, как Вы?

Дома горели каждый день. По три, по четыре дома. В нашем дворе только четыре дома сгорело.

А один дом пяти подьездный, он был разбит авиабомбой, и сложен посредине.

То есть, с девятого этажа и до первого этажа. Нсколько нам сказали — там были люди на тот момент, когда там упала авиабомба. Два подьезда стоит, а вот этот посредине — его просто нет.

Просто одни руины — и все.

Горели дома — очень сильно горели. Были прилёты под наш дом, именно под этот подвал, где мы находились. Там два Града упало, и толчок был серйозный.

Трупов было очень много. Людей сами хоронили.

Я лично с мужчинамы, мы похоронили двух военных, и двух местных жителей. Которые там погибли, от осколков.

... Я когда была в подвале, когда видела все эти трупы, я понимала, что у меня должен быть паспорт и моя прописка. Это было всё у меня в курточке.

Воды не было именно такой хорошей питьевой. Чтобы именно дать детям. Но мы поили деток, этой водой дождевой.

Потом, мы ходили, за водой через несколько кварталов.

Ну так, прилично. Может километр, может два километра дороги.

Мы ходили под обстрелами за водой. Два раза сходили. Тогда я сказала - третий раз я уже не пойду.

Потому что, это очень опасно. И постоянно падать лицом в грязь, и падать рядом с трупами человеческими, это было очень страшно.

Я пошла за водой, люди пошли. Трое мужчин, и я с ними пошла. Взяла две баклашки. Одна шести литровая, другая пятилитровая.

И вот назад когда шли, набрали воду, мы ложились на землю. Потому что были прилёты — наверное раз десять.

И раз я упала, меня мужчина толкнул, потому что когда на нас снаряд летит — мы не слышим.

А когда где то рядом — то такой свист - “пьюю”. Пух. Рядом. Это рядом. Мы понимаем что это рядом.

А когда на нас летит — мы не слышим, мы не понимаем.

И вот когда после первого прилёты на нас, мы его услышали когда оно “бух” — и мы уже упали.

И я упала лицом прям возле дедушки. Он мертвый был. И я увидела его ужасное, разбитое лицо.

Я рыдала всю ночь, у меня был шок, я просто рыдала, у меня была истерика, шок, я думаю хоть бы дети не видели, не слышали мои сльозы.

Как вы приняли решения снова попытатся спастись из Мариуполя?

Решились мы ехать тогда, когда русский военный зашел в школу, возле нас, через два дома.

Я зашла в школу, там у нас Национальная Гвардия стояла.

Я захожу в школу — а они выкидывают пацанов мёртвых. Нашых.

И я стою, смотрю на эти их формы, белые ленточки, у меня ступор, я понимаю что назад уже бежать нельзя. Я подхожу к нему просто в притык, потому что я должна ему что то сказать. Он смотрит прямо мне в глаза. Я подхожу — а он мне смотрит. Смотрит мне в глаза — а я не знаю, что ему сказать.

А он мне говорит - “мы здесь всё зачистили, тут всё чисто. Тут всё хорошо. Если хотите свалить — в сторону Володарска. Вам коридор. До шестнадцати ноль-ноль.

Хотите — валите. На все четыре стороны. Вас никто не тронет”.

Я молча разворачиваюсь, прихожу оттуда. И говорю Сергею, нам дают зеленый коридор. Зеленый коридор нам даёт только “днр”. Не Украина. Хотя муж меня предупреждал — никогда не пользуйся их коридором.

А у меня выбора не было. Я понимала, что или “пан, или пропал”.

Этот Сергей пошел, у нас вторая больница, на семнадцатом микрорайоне, от нас там через две дороги. Там уже был штаб “днр”. Он зашел, говорит мне здесь главного, я хочу узнать, ка выехать.

Ребята, вот эти вот, русские, ему сказали — пожалуйста, выезжайте, но до шестнадцати ноль-ноль.

Только вот наклейки “Дети”, что вы не одни, что вы выезжаете с детками.

Скажу одно — я понимала, что мы выезжаем в сторону “днр”. А мне туда нельзя — у меня муж военный. Я знаю, что такое русские солдаты, я знаю, что они твари последние. И что они будут расстреливать - и детей, и женщин. Они ни с кем не считаются. Они отброски общества. У них нет никаких ценностей.

И я понимала, что нам туда уезжать нельзя. Ну а пришлось — а как?!

Если бы мы остались в Мариуполе — я не знаю — мы бы наверное уже не выжили.

Мы каждый день готовили кушать на несколько семей. Это была наша большая “семья”. Так вот, у меня была маленькая тарелочка, и я детей каждую с ложки кормила. А сама доедала то что было. А если не было — чайку выпила, и хватит. А что ж делать.

... Начали выезжать из нашего дома — везде разрушеные дома, оборваные провода — везде все сгоревшие, окон вообще не было. Больница, где были люди, вообще разбита, половина больницы уничтожена.

Очень много высоковольтных проводов, тоже они все лежали. И мы очень сильно боялись — хотя понимали, что света всё равно нет.

При выезде еще Сергей спрашивал у русского солдата, как нам выехать, где дорога — потому что везде всё перебито.

Сначала мы приехали не в сам Володарск. Мы приехали в село Малиновка. Это под Володарском — где то километров десять.

Мы там были два дня, взрывы все равно мы слышали. И они приближались все ближе и ближе к нам.

И я попросила Сергея отвезти нас в Володарск.

Говорю, отвезите нас туда — я буду как то оттуда выбиратся.

Они нас отвезли в Володарск, там мы были еще сутки. Там школа, русские флаги везде висят, русские военный ходят.

Было действительно очень страшно. Когда я подошла к девочке — волонтёру, и говорю — я хочу уехать на Мангуш. На что они у меня спросили — “у вас там родственники? Сейчас туда никто не уезжает. Мы сейчас всех отправляем на Ростов.

Если у вас есть в Мангуше знакомые или родственники — потому что просто так вас никто туда не отвезет”.

То есть — нет туда дороги. Я говорю, мне надо на Мангуш, потому что у меня в Урзуфе вообще родственники.

Она мне говорит — “сейчас связи сильно нет, но мы найдем волонтёра, который вас сможет доставить на место, где принимает связь.

И вы сможете подзвонить родственникам в Урзуф. Они подтверждают, действительно, что вы их родственница. И мы только тогда, что то придумаем, и вас отправляем в ту сторону”.

А так, они всех насильно сажают в автобусы — и на Ростов.

Я понимаю, что нам там и сутки нельзя быть. Но сидим, ждем.

Я встретила людей, которые были с нами в подвале. Они тоже попали в Володарск. И они говорят — мы также будем выезжать в Украину. В сторону Украины — на Мангуш.

Я говорю — куда на Мангуш? Пацан говорит — я хочу вывезти свою семью в Бердянск, а из Бердянска — уже на Запорожье.

Я “упала им на хвост”, с большой просьбой — пожалуйста, пожалуйста.

Нам пришлось переночевать там в Володарске, под этими ихними флагами.

И мы дождались перевозчика — мы его очень долго ждали. И он нас в семь часов утра, с Володарска — мы “тышком — нышком” собрали свои вещи, поднимаем деток.

Машинка на восемь мест, небольшая. А нас было тренадцать человек.

И мы все туда загружаемся, и все уезжаем. Спасибо ему конечно, его зовут Вадим. Дай Бог, чтоб у него было все хорошо.

Он нас вывез. Очень много было блокпостов. Потому что у нас в машине были мужчины, тоже ж там семья уезжала.

Они проверяли мужчин. Очень сильная жестокая проверка была на блокпосте в Мангуше. Они там даже снимали их отпечатки пальчев, они их фотографировали в разных ракурсах. Как бы готовили документы на них — новые дела заводили. Мол, почему покидаете, откуда едете, куда и за чем?

И так мы добрались к Бердянску. Мне муж уже расказал, что там у его сослуживца осталась жена, и мы поехали туда.

Как относятся к военной агресии ваши знакомые с Мариуполя — там есть поклонники “русского мира”?

Много знакомых уехало в россию. Очень много. У них другого выхода просто не было. Что они говорят? Они не понимают на даный момент, как им жить дальше. Они там никому не нужны. Питание не очень, отношение тоже не очень.

Как сами русские? Очень много людей, с которыми я дружила, общалась, уважала их, любила — как своих родных. А они оказались поклонниками россии. “Вот россия пришла, вот еслы бы эта Украина не стреляла, мы бы даже свои дома не бросали”.

Действительно — “Украина обстреляла, Украина обстреляла”.

И у них лиш только то, что их русские солдаты спасают. Мол, это украинские солдаты по ним стреляют — это все украинские солдаты.

Ребята, открывайте глаза, куда вы вообще уезжаете. О чем вы думаете?

Мужчины, которые уезжают туда — на россию — они не понимают того, что их будут призывать.

Призывать служить. И они же будут идти, и обстреливать свой родной город.

И они этого не понимают.

У меня девочка знакомая, я ей пишу: уезжай с россии, уезжай. Убегай от туда. Ты понимаеш, что у тебя сына заберут служыть. - “Никого никто не заберет”.

Кстати родные их остались в Мариуполе. - Он же ж пойдет стрелять по своей бабушке, по своей сестре.

А она этого не понимает. “Как это, в смысле, что ты говориш такое! Нет конечно”.
 

- Юлии удалось выехать из Бердянска в Запорожье. А уж оттуда – во Львов. Сегодня Юлия вывезла троих детей в Польшу. Ее муж продолжает защищать Украину от российского агрессора -

- Меня зовут Тарас Зозулинский, я журналист со Львова, продолжаем нашу борьбу. -