«Я увидела российский БТР и стояла как вкопанная», – харьковская художница Галина Булгакова

–Я постоянно уже много лет жила в Украине. Хотя по рождению русская. С Дона. Так получилось, что вся моя сознательная жизнь она прошла в Харькове. И я имела возможность – имела бизнес, такой, разный. Даже имела акционерное общество. Видела много стран. Но все равно всегда возвращалась в Украину.

По профессии я архитектор и художник. Много построила домов в Украине. Вернее, в Харькове. Это Салтовка в основном. Которая сейчас полностью разрушена.

Мой дипломный проект – это пристройка к Харьковскому вокзалу. Их высотная гостиница – это мой дипломный проект. Реальный. Который у меня взяли и сразу начали строить.

То есть мой вклад – не знаю – большой или маленький – но он есть в Харькове. И я этим горжусь.

Я уже давно пенсионерка. Вдова. Мой муж был хирургом. Но уже десять лет как его нет.

И у меня из всей семьи остался только один внук.

Думали ли вы – что начнется полномасштабное наступление россии?

Так получилось – когда началась война – хотя я ее предполагала. Как-то внутренне чувствовала, что она будет. И когда началась война – мой внук не верил. Он студент харьковского университета. На втором курсе. Философский факультет, специальность – культурология. Двадцать лет ему сейчас.

И он мне постоянно говорил – какие глупости, какая война.

Все началось раньше 14-го года. И оно висело в воздухе – вот эта аура войны – с не женским лицом.

Как прошел ваш первый день полномасштабной агрессии?

Я живу в центре города. Прямо возле Дворца Труда. И когда начались эти вот разрывы – там много ресторанов, там рядом Панорама. И там часто бывают фейерверки.

Но в этот раз утром – я думаю – что-то рано гуляют. Вернее, поздно начали.

И я услышала, что это явно не фейерверк. Стреляли уже тогда по Салтовке. Но я думала, что нет. Что это временное явление. Ну, не может быть такое. Что наши братья – россия – вдруг ни с того, ни з сего на нас напала. Что мы для нее плохое сделали?

Как прошли ваши последующие дни?

Мы пробыли в Харькове, ждали, когда утихнет. Но оно не утихало.

Мы живем в небольшом доме в центре города. Третий этаж. Выше нас нету. На первом этаже только офисы. Мы с ним живем вдвоем.

Бомбоубежища нет. Нам только на площадь Конституции надо было бежать в метро. Но бывали такие моменты, когда мы собирались идти – но был комендантский час, либо уже шел обстрел из автоматов. Мы слышали автоматные очереди. Мы не могли добежать. И были моменты, когда нам говорили, что станция уже закрыта и никого не пускают.

Поэтому мы спускались с ним на первый этаж. В офис нашего соседа. И там ложились на пол, и там пребывали.

Но там была вода. Там было тепло. И мы как-то там до утра просиживали.

Потом начались очень сильные обстрелы. Уже очень близко. Когда первые снаряды начали попадать по центру города, нам предложили спрятаться в сорока километрах от Харькова. В деревне.

Нас привезли, через посты мы ехали, нас спрашивали кодовые слова. Но мы проехали. И мы там пробыли где-то с неделю.

Рядом лес. Там не было продуктов. Там не было условий. Нас там было десять человек. И я поняла, что нам все-таки нужно выбираться из города каким то образом. Но нас двое. Никого нет. Помощи никакой нет.

А в этом небольшом селе, или поселке как его можно назвать – есть верующие люди. И они нас отвезли в Харьков. У них есть тоже миссия такая благотворительная. Они своих верующих, вот тех, кто приезжали в Харьков, они их расселяли в свои дома. И нас отвезли в Харьков. Привезли прямо почти под дом.

Встречались ли Вам события, в которых вы видели преступные действия против таких мирных жителей, как вы?

Как вы окончательно решили уезжать из города?

Мы вышли. И я увидела, что там происходит. Наяву. Разбитые витрины, кровь на улицах. Мародерство. Было видно – залезали даже в библиотеки. Я не знаю, что они там искали – продуктов нет.

Я слышала обстрелы, я боялась, я не знала. Во-первых, я увидела БТР, российский. Он стоял, когда я ходила за продуктами. Он стоял возле «Никольского». Это новый торговый центр, который открыли недавно. Его открыли летом. Я увидела возле библиотеки Короленко этот БТР. И я не знала, что мне делать. Я стояла как вкопанная. Потом поняла, что мне надо как-то двигаться. И я пошла назад. Не знала, что со мной будет. Что у них на уме – откуда я знала. И я потихоньку, потихоньку очень медленно шла, и ждала что что-то со мной случится – мне в спину выстрелят. Потому что, ели бы они не хотели мне сделать – они бы не приехали в мой город. Они бы не пришли сюда. Но зачем –то они пришли сюда – не с добром – если они приехали на БТР.

И я зашла в небольшой магазинчик возле нашего дома, и я купила только самое необходимое – потому что продуктов уже было мало. Я купила хлеб, какие-то макароны, я купила спички. Такое – по мелочи.

Увидела разбитый Дворец труда. Увидела выбитые окна Панорамы. Увидела разбитый бывший магазин Мелодия.

Мы забежали к себе домой, окна были все открыты. Видно, волной открыло окна.

И тут начало опять громыхать. Мы побыли дома минут пятнадцать. За эти пятнадцать минут мы успели взять минимум. Документы, какие-то деньги, воду. И когда начало очень сильно громыхать, мы выскочили из дома. И я не знаю, как нам добираться до вокзала. Мы решили ехать во Львов. Мы посмотрели по расписанию поездов. Бежим. У него рюкзак, у меня рюкзак. Какая-то сумка с продуктами минимальными.

И идем так вдоль домов, переходим улицу в это время сзади нас сигналит машина. И мужчина – шофер говорит, давайте я вас подвезу.

Так мы попали на вокзал. На первый поезд до Ивано-Франковска мы не успели. Но был следующий во Львов. Мы стали в очередь, попали в вагон, набилось нас, конечно, много. Добрались до Львова, но не на сам вокзал – а в пригород.

В вагоне было по десять человек в купе, и люди сидели еще в проходах. Мы увидели бабушку, лет девяносто, она сидела в проходе. Мы ее запустили к себе в купе. Она после двух инсультов. Сидела с нами. Все время расспрашивала, куда она едет. Она ехала со своим сыном, сын остался в тамбуре, а она ехала с нами...

Все мои холсты, все мои работы остались дома. Большие, метровые. Довольно хорошие. Я их готовила на выставку. И все пришлось оставить. И я перешла на маленькую графику А4. Некоторые работы я захватила с собой, а основную часть я уже рисовала здесь.

Что говорят ваши знакомые из россии?

По одному творческому сайту у меня есть знакомые. И я обратила внимание, что те люди, с которыми я была в творческом контакте – я писала стихи, а те люди писали музыку, и мы там были в конкурсах каких-то, и я там свои стихи когда писала, я их своими рисунками иллюстрировала.

И отношения были очень хорошими. До начала войны. И когда я сказала правду о том, что происходит – мне не поверили. Мне сказали – ты врешь. Этого быть не может.

Один человек из Санкт-Петербурга мне сказал: зачем ты мне врешь, я же знаю, что там у вас происходит. Вы же сами там себя уничтожаете. Мы просто хотим вас освободить.

Меня освобождать не надо. Я свободный человек. Я говорю что хочу, я могу делать, что я хочу, могу высказываться, могу разговаривать на русском. Тут нет такого, чтобы преследовали.

Могу говорить на русском, могу на украинском, могу говорить на английском, если меня спросят.

Остались ли у вас знакомые в Харькове – что они рассказывают? Какие для вас последствия того, что вы пережили?

Моя подруга – она видела летящие бомби, она видела как расстреливали людей, которые стоят за гуманитаркой. Она говорит, я не могла сориентироватся, я только успела забежать в магазин. Но были погибшие.

И морги переполнены. В Харькове. И не известно кто там.

На улицк лежали тела. Разбитые. Куски. Кровь...

Психика и так очень, очень нарушена. Я очень плохо сплю. Я когда заболела – меня здесь очень хороша приняли в больнице. Я была в одной больнице, я была во второй. Я прошла курс лечения, мне сделали полное обследование.

У меня есть еще внук, который это все очень тяжело переносит. Он не обычный человек. Несмотря на то, что он учится очень хорошо, на втором курсе. Но у него есть признаки нарушения психики.

Я стала наблюдать: у него – он по виду нормальный человек – но он иначе воспринимает действительность. Я начинаю видеть в нем признаки аутизма.

Что вы думаете – как все будет дальше?

Я хочу верить, что война закончится. И что правда об этой войне, будет донесена тем людям, которые не верят в это.

Я вообще человек непубличный. Но, видно, я поняла, что какая-то моя миссия в этом есть.

Я могу только сказать, что я никогда и никому бы – как говорят, врагу не пожелаешь...

Чтобы их сыновья, если они имеют возможность к ним обратится, чтобы они их позвали домой. Чтобы они не получали груз 200. Так как гибнут наши дети, маленькие...

Кстати, у моей знакомой родилась внучка. В подвале. И показывали этого ребеночка. В розовом девочка. Говорят, когда в розовом, то это к миру.

Возможно, у вас есть что сказать россиянам?

Я хочу обратиться просто к матерям, поверить мне, что война – это самое страшное, что может быть. Можно потерять свой дом, можно потерять деньги, можно потерять недвижимость. Можно потерять одежду, можно потерять работу.

Смерть всегда страшна. К смерти нельзя подготовиться, как бы ты не старался – бывает, что человек умирает по болезни.

Но когда смерть такая насильственная, жуткая, несправедливая, то нужно как-то, чтобы материнские сердца чувствовали: что мы тоже имеем сердца, и у нас тоже есть дети. И что наша жизнь, тоже может вот так внезапно оборваться.

Меня, например, вытащили из контекста моей жизни. Я сейчас ничего не имею. Ничего – абсолютно. Вот только я и внук. Вот это две наших жизни, которые являются самыми главными. И я хочу их сохранить. И если мне завтра скажут, что война закончилась – я каждый день засыпаю с этой мыслью, что война может закончиться. Я все думаю, что это ужас, это сон. Который должен закончиться. Очень хочется, чтобы эти женщины прочуствовали, чтобы они не испытали войны. Моя мама воевала. Была на фронте. Медсестрой. И она мне сказала: самое главное Галина, чтобы в твоей жизни не было войны. Так получилось, что она в моей жизни есть. Но если они меня увидят, услышат, я бы хотела, чтобы в их сердцах тоже чувство какой то вины было. Потому что, может, они не знают где их сыновья. Но они должны это знать. И чем они здесь занимаются – они тоже должны знать...

– Галина Булгакова лечит внука во Львове. Она продолжает рисовать. На маленьких страницах А4. И даже на афишах. И она знает, что мы скоро победим.

Меня зовут Тарас Зозулинский, я журналист из Львова, продолжаем нашу борьбу.

29.12.2023